1. Итак, дорогой друг, нужно серьезно учесть возможность смертного приговора.

2. Нет, нет, я не хочу этого. Все мое существо тому противится, я хочу жить. Будем бороться, будем защищаться, попробуем бежать. Все, только не смерть.

1. Послушай, не может быть, чтобы ты говорил серьезно. Разве ты придаешь жизни такую ценность?

2. А ты? Совершенно искренно?

1. Инстинкт силен, но я умею рассуждать и заставлять повиноваться мое животное начало.

2. Животное начало? С каких пор ты относишься к этому началу с таким презрением? Разве, например, хороший обед не доставил бы тебе удовольствия? Представь себе: дюжина жирных устриц, свежая форель, горячий ростбиф или жареный цыпленок... все это с хорошими старыми винами, которые может дать только Франция. Тонкий, едкий сыр, ароматное кофе со старым коньяком? Крепкая папироса, которая кружит и дурманит голову? Все это способно было бы перенести тебя в светлый мир радости жизни и даже высокой поэзии. Не так ли?

2. Но неужели ты с такой же легкостью отказываешься от умственных наслаждений? Подумай о книгах, которые ты хотел прочесть и не прочтешь никогда, о путешествиях, которых ты не совершишь, о тех открытиях в области языковедения, которые ты мог бы сделать, о картинах, которых ты больше никогда не увидишь (а ты помнишь, например, каким откровением явилась для тебя живопись на выставке итальянского искусства); ты не увидишь никогда больше ни Венеры Боттичелли, ни солнца Гогена, ни человечества Родена.

Путешествия ? Да, если бы я еще раз смог увидеть пред собою бесконечный морской простор, услышать шум волн, забраться в лес и сквозь ветви следить за облаками, войти на вершину горы и с ее чистой высоты глядеть на снежные верхушки и темные ущелья, и на цветущую долину вдали, где можно лишь догадываться о присутствии людей. Да, тяжело, очень тяжело отказаться, от этого. Не от странствований, а от природы. Но и этим я уже насладился. Ты помнишь, однажды над Грассом, я смотрел на дивную картину природы - красивые деревни с черепичными крышами в цветущих мимозах и нежно голубой залив в лучах заходящего солнца. Я говорил себе: быть может я более никогда не увижу этой красоты, но я всегда буду помнить о ней и о том, что я тогда думал. И я не забыл о ней, как не забыл ни о прибрежных дюнах, ни о розовых скалах Бретани, ни об утесах Оверни, ни о ветре, раздувающем паруса на Псковском озере... И я надеюсь, что если я буду расстрелян, то это произойдет не в погребе, а на чистом воздухе, в широком поле, при розовом свете зари. И я знаю, что это последнее ощущение природы, по своей силе, будет стоить долгих годов дальних странствований.

Книги, которые я мог бы прочесть? Будем искренни: по мере того, как старишься, выбор книг все

Несколько глав Евангелия от Матвея, несколько мыслей Паскаля, отрывки из Ницше, несколько страниц Толстого, Жида, два или три стихотворения; таков, если говорить с полной

Конечно, есть не мало вещей, которые я хотел бы прочесть или перечесть, но нужно ли пить чашу до последней капли? Или ты серьезно думаешь, что я найду там откровение?

2. А книги, которые ты мог бы сам написать?

1. Хорошее дело. В юности у меня был небольшой талант, но у меня не хватило ни наивности, чтобы "воссоздавать" мир, ни достаточной глубины, чтобы его разъяснить. И даже, если бы я нашел сейчас, что сказать, то - зачем?

У меня нет честолюбия (быть может, потому, что слишком много гордости) и я не ищу славы. И что ты хочешь, чтобы я сказал людям, какую новую правду, которая того бы стоила?

2. Да, поговорим о людях. Ты их отвергаешь? А твои, родные, твои друзья? А Франция? Прости, если мой вопрос кажется тебе смешным, но ведь найдутся люди, которые приклеят к твоему имени "Mort pour la France".

У меня есть родные, которых я искренно люблю и есть друзья. Вот почему, я еще долго буду жить в их памяти. Или ты хотел бы пережить своих близких и видеть, как они уйдут, один за другим? Ведь каждый раз - это была бы твоя собственная смерть. Ведь это вроде той собаки, которой хозяин каждый день отрезал из человеколюбия кусок хвоста.

Нет, я не отвергаю людей. Это пришло не сразу, но я научился их любить. Порой я презираю их, но в то же время люблю. Я никогда не действовал под влиянием ненависти (жалею, что мне не хватает этого человеческого опыта), но я к ней совершенно не способен, быть может, тоже из-за презрения. Но, говоря откровенно, я прекрасно обхожусь без людей. Одиночество меня никогда не угнетало. К тому же, ты ведь знаешь, что появляешься на свет и умираешь - всегда один.

2. А твоя жена?

2. Признаюсь, у тебя нет недостатка в ответах и искусных доводах. Итак, ты думаешь покинуть эту землю, которую ты, однако, любишь, без большого сожаления и даже мнишь найти в том некоторое преимущество? Убедить ты меня не можешь, я знаю, что я теряю, но не вижу, что я выигрываю. Я не хочу сомневаться в твоей искренности, но не стараешься ли ты представить зло за благо?

1. А даже, если бы это была правда? Нужно уметь переносить свой удел, как носят корону. Но разуверься. Теперь мой черед переходить в наступление. Я хочу вернуть тебя к самому себе. Выслушай меня хорошенько...

Становится холодно и сыро. Дни делаются короткими, и нам не дают света. Я учусь спать двенадцать часов и более. Много снов. Синтетический характер людей, которых я вижу во сне. Вот уже четыре дня, как я с трудом пишу мой диалог. С трудом, т.к. холодно рукам, я должен беречь бумагу, y меня нет папирос, и, в особенности, потому, что трудно не впадать в литературность. Я не смог отделаться от этого искушения в начале. Не нужно писать много сразу и давать себе увлекаться. A между тем, я совершенно ясно вижу то, что должен передать словами: это очень просто, несмотря на все противоречия в чувствах.

1. Тебе тридцать три года. Это прекрасная пора, чтобы умереть. Иисус умер в эти годы, и Александр Великий. Пушкин был убит тридцати шести, Есенин тридцати лет покончил с собой. Я не хочу уподоблять тебя этим людям, но не хочу показать тебе, что другие совершили свою жизнь в твоем возрасте, выполнили свое призвание. Ты не имел призвания, но ты тоже должен был "совершить" свою жизнь, осуществить ее смысл. И я утверждаю, что ты это сделал, и тебе не остается ничего прибавить к своей жизни. Знаешь ли ты, в чем смысл твоей жизни? Оглянись назад на свое прошлое, и ты увидишь, что твое становление было историей твоего очеловечения.

Это тебя удивляет? Я тогда напомню немного тебе твое прошлое. Ты был слишком умным, слишком смелым и слишком чувствительным юношей. С такими свойствами никогда не останавливаются на полдороге. Ты мог бы покончить с собой, как твои друзья Кутт или Орлов, или пойти в монастырь, как Иртель. Или еще: сделаться алкоголиком, как Каучус. Но ты нашел четвертое решение: ты сделался чудовищем. В семнадцать лет ты замыкаешься в великолепном безразличии. Ты еще сохраняешь любопытство к жизни, ты забавляешься, но все это поверхностно, ты никого не любишь, ни жизни, ни самого себя ты не принимаешь ничего всерьез. Ты смотришь на мир и на жизнь, как на игру довольно забавную, но не больше. И это не была поза, это было серьезно. Ты помнишь 1924-ый год? Ты чуть не погиб тогда, один ночью в маленькой лодке во время бури на Псковском озере. Ты считал себя погибшим и царственно забавлялся и, борясь с волнами, тешился тем, что ты сильней бури и бросал вызов смерти. Ты поклялся себе сделать из жизни забавную, капризную, опасную и трудную игру. Да, ты был почти совершенным чудовищем в своем безразличии, и, если ты не был счастлив, ты был, по крайней мере, неуязвим.

Мишелю было двадцать восемь лет. Это был юноша красивый, веселый, полный жизни и хороший товарищ. Когда он выпивал, он пел и довольно хорошо арии из опереток и опер, чаще всего: фигаро здесь, фигаро там... Мы вместе ездили в Париж и обратно в последний раз в отпуск. При отъезде из Парижа, я познакомился с его родителями - он был единственный сын - и с пришедшей на вокзал его молодой и красивой женой. Жена держала на руках их ребенка. Она долго махала платком среди многих других, покидаемых в сером сумраке вокзала. Я помню фразу, которую он сказал, оторвавшись от окна: "Итак, мы запаслись счастьем еще на три месяца". Это не было на три месяца, мой бедный Мишель, это было навсегда. Он умер счастливым, внезапно: одна пуля в сердце, другая в голову...

1. В последующие годы ты узнал две новых вещи: вечность и дружбу. Редкие и краткие минуты - как блеск молний, когда ты познавал "вечную жизнь" (я пользуюсь твоим выражением, за недостатком подходящих слов) только усилили твое равнодушие к земной жизни. Игра жизни даже утратила для тебя свою легкую прелесть. Дружба только усиливала твое одиночество. Твои друзья были лишь подорожными спутниками, с которыми делаешь часть пути до ближайшего перекрестка, после чего остаешься более одиноким. К тому же ты был слишком непроницаем для друзей. Нет ничего более ясного и совершенного, чем равнодушие. Узнаешь ли ты себя в этом чудовище?

2. Я не очень люблю это слово "чудовище". Не будем преувеличивать. И почему не признавать ценности этого равнодушия? Если оно не давало мне счастья, оно, по крайней мере, спасало меня от страданий. Я не придавал большой цены жизни, а потому мог легко и свободно наслаждаться многим. Я иногда жалею об этом состоянии.

2. Да... Мне казалось что я изменял самому себе соединив наши две жизни; я отказался от своего сурового одинокого будущего. Но это было сильней меня: отныне я ощущал в себе душу человеческого существа.

2. Нет, я не отдавал себе отчета. Часто я бывал сам этим поражен. Когда, по возвращении, я впервые увидел в Париже немецких солдат, физическая острая боль в сердце дала мне понять, как я любил Париж и Францию. Но особенно сейчас. Из неопубликованного письма Вильде к своей жене от 16-го июля 1940 г. : "

...Никогда Париж не был столь прекрасен. Немецкие войска дефилируют перед Трокадеро, чтобы любоваться единственной в мире панорамой. Кажется, что город делает все возможное, чтобы покорить покорителей... Как публичная девка... Толпа тюрьме, я смог немного яснее разглядеть и открыть в себе ту любовь, о которой ты говоришь."

1. Помнишь ли ты слова, сказанные тобой на похоронах товарищей, убитых около Меш: "Быть может однажды, мы позавидуем их смерти". Ну, что же, завидуешь ты им? Хотел бы ты умереть, как они, не имея времени ни для страдания, ни для, страха? Отвечай мне откровенно.

2. Нет, я ни за что не хотел бы всего этого лишиться. Я понял, чем может быть любовь. Правда, я страдал в тюрьме, но мне всегда, нравилось искать самого трудного. Зачем желать. легкой смерти? Я слишком горд для этого.

1. Вот где мы согласны. Ты понял любовь и ты любишь. О, твоя любовь еще очень бедная и жалкая. Но она все же из той же божественной сущности, как и совершенная любовь, которую можно найти лишь в смерти. И разве ты думаешь еще что-нибудь здесь постигнуть? Даже, если ты проживешь еще пятьдесят лет?

Ты никогда не будешь так духовно богат и свободен, как сейчас. Постигаешь ли ты смысл происходящего? Много раз ты мог умереть, случаев к тому было достаточно. Но это была бы слишком легкая смерть. Равнодушному, не трудно покинуть этот мир. Но ты предпочел бороться, победить, или пасть в борьбе. Ну что же, это лучшая минута для того, как мне кажется. Ты полон сил, и ты любишь эту жизнь со всем жаром новообращенного, со всей жадностью и свежестью молодости. Или ты мнишь вечно хранить нетронутой твою любовь? Или ты хочешь быть свидетелем собственного оскудения, покидать этот мир медленно и незаметно, не имея ничего, о чем пожалеть, и в последнюю минуту убедиться, что ты уже давно умер?

2. Ты все же несколько парадоксален. Зачем было тогда убеждать меня примириться с смертью, если ты видишь благо именно в том, что я привязался к жизни? Или ты хочешь все же облегчить мне смерть?

1. О, об этом я не беспокоюсь. Если ты меня послушаешь и охотно примешь смерть, тогда протестовать буду я. Ведь, в конце концов, я - это ты, а ты - это я. Чем больше оснований я нахожу для смерти, тем более я привязываюсь к жизни, моя гордость находит

Если бы я был христианином и имел бы веру... Но это было бы слишком легко. Я ничего не знаю о потустороннем. У меня есть только сомнения. Жизнь вечная, однако, существует. Или это страх перед небытием заставляет меня веровать в вечность? Но небытия не

2. Я, я знаю лишь одно: я люблю жизнь.

1. Следовательно, существует любовь. Остальное неважно. Раз существует смерть, она не может быть ничем иным, как любовь.

БОРИС ВИЛЬДЕ.